Аннотация
Рассматриваются роль и функции образа джегуако и связанных с ним элементов национальной игровой культуры в мифопоэтическом контексте современного адыгского романа. Определяется архетипическая основа образа джегуако, анализируются структурные и семантические особенности танцев, свадебных игрищ, чапщ, молодежных состязаний в повествовательном нарративе рассматриваемых романов. Делается вывод о значении джегуако и обряда игрищ в воспроизведении национальной картины мира.
Ключевые слова: Миф, эпос, ритуал, обряд, джегуако, свадебные игрища, роман.
Современный адыгский роман по-прежнему базируется на глубоких и прочных связях с устно-поэтическим наследием. Фольклоризм эпики ведущих адыгских писателей имеет глубинный самобытный характер, выраженный в использовании не только внешних приемов фольклора — сюжетов, мотивов, образов, но и в наличии древних архетипов и мифологем, присутствующих имплицитно в повествовательном нарративе. Образ джегуако, в котором реализуется архетип певца, и связанные с ним ритуалистические обряды из адыгской мифо-эпической традиции — игрища, танцы, чапщи – весьма часто присутствуют в романах современных адыгских писателей. Таковы романы «Щит Тибарда» Тенгиза Адыгова, «Вино мертвых» Нальбия Куека, «Сказание о Железном Волке» Юнуса Чуяко, «Абраг» Джамбулата Кошубаева и другие, талантливо и самобытно воспроизводящие картины национального бытия адыгов.
Одним из наиболее ярких и востребованных в художественном контексте адыгских романов является обряд игрищ, молодежных состязаний, сопряженных чаще всего со свадебными торжествами. Отметим, что игрища являются составной частью целого социального института, занимающего особое место в духовной жизни общества всех народов. Как справедливо отмечает этнограф Б. Бгажноков: «Практически у всех народов в основе праздников лежит игрище – система ритуальных действий, символизирующих творение, обновление, восстановление жизни, правильный переход от одной ее фазы к другой. Безусловно, ритуал – главная аналитическая единица игровой культуры. В свою очередь, игровая культура – это стихия, из которой вырастает практически все многообразие способов человеческой деятельности…»[2, с.148].
Адыгские (черкесские) игрища, включавшие в себя песни, пляски под аккомпанемент музыкальных инструментов, атлетические игры и состязания, обрядовые игры, жертвоприношения, молитвы и здравицы, пиры, несли мощное, жизнеутверждающее начало. Джегуако, его роль и функции при проведении игрищ переоценить невозможно, ибо это была ключевая фигура, вокруг которой «центрировались» все основные события. По сведениям информаторов, без них не проходили не только празднества, но и сколько-нибудь значительные сражения. «Расположившись на холмах, на деревьях, они зорко следили за ходом битвы, чтобы затем отобразить увиденное в песне»[2, с.155]. Т. Лапинский, будучи свидетелем подобных событий, пишет: «Я видел весной 1857 года во время сильной перестрелки на реке Атакуме, как один такой бард влез на дерево, откуда он далеко раздающимся голосом воспевал храбрых и называл по имени боязливых. Адыг больше всего на свете боится быть названным трусом в национальных песнях – в этом случае он погиб: ни одна девушка не захочет быть его женой, ни один друг не подаст ему руки; он становится посмешищем в стране. Присутствие популярного барда во время битвы – лучшее побуждение для молодых людей показать свою храбрость»[2, с.163].
Роль джегуако была особенно значимой на празднествах, где они выполняли функции распорядителей празднеств, танцев, являлись (по Бахтину) носителями смеховой культуры. Приметной фигурой таких празднеств были ряженые — «ажагафа», «шут в вывернутой мехом наизнанку козлиной шкуре с деревянным мечом в руке, всячески развлекавший присутствующих, вызывая безудержный смех».
В романе Тенгиза Адыгова «Щит Тибарда» дается весьма подробное описание ажагафа, развлекающего народ во время проведения чапща:
«По древнему адыгскому обычаю на закате солнца молодежь села собиралась во дворе князя, чтобы потешить раненого, отвлечь его и самим поразвлечься… Посредине двора парни и девушки затеяли игры, рядом образовался круг танцующих. …Кто-то из озорников переоделся в козла – неизменного участника всех адыгских торжеств. Голову и шею шутника закрывала разукрашенная шапка-маска с рогами и бородой, увешанной бубенчиками. Ряженый был обут в сапожки, напоминающие копытца, а сзади у него болтался хвост, длинный, как у быка…. Ажигафа – танцующий козел,…потешник и шут. …Веселье ширилось и набирало силу» [1, с. 96].
«Ниспровержение устоев и правил будничной жизни – главная функция ряженых, — отмечает Б. Бгажноков, — они отпускали скабрезные шутки в адрес девушек, высмеивали помпезных юношей из высшего сословия, помогали гегуако вымогать у них деньги, обвиняя в скупости и предрекая в забавной, уничтожающей форме всевозможные беды…»[2, с. 152]. В народной памяти сохранились имена прославленных джегуако, владевших в совершенстве искусством слова и смеховой культуры: это Аюб Хамтаху, Ляша Агноков, Тасс Агержаноков, Ибрагим Ачегу, Кардангушев Зарамук, Мурзабек Ордоков, Амирхан Хавпачев и др. Не удивительно, что они стали прообразом многих героев-джегуако в романах адыгских писателей. К примеру, не сложно усмотреть прямую аналогию между именами Ляши Агнокова и Ляшина из романа Н. Куека «Вино мертвых», хотя связь между ними семантически гораздо глубже и органичнее, чем внешнее созвучие имен.
О функциональной и семантической значимости джегуако и его статусе в современном обществе свидетельствует образ Хаджекыза Мазлокова из романа адыгейского писателя Юнуса Чуяко «Сказание о Железном Волке». Хаджекыз — носитель мифо-эпического сознания в романе, по словам автора, «родился с шичепшиной (струнным музыкальным инструментом) в руке». В его образе реализуются архетипы и старца, и певца. Надо отметить, что в полифоничном эпическом повествовании романа об истории адыгов образы мудрых старцев занимают значимое место, являясь трансляторами народной мудрости. История народа воспроизводится в романе через историю семьи Мазлоковых на протяжении трех поколений: Хаджекыз – Бирам – Сэт. Колоритный художественный образ старика Хаджекыза Мазлокова дан в романе в сочетании реалистических черт и эпической традиции, в нем ярко, выразительно репрезентируется типаж современного джегуако, носителя народной мудрости и мифо-эпической традиции. Вместе с тем он воплощает собой тип динамичного героя, активного участника изображаемых событий, а не просто пассивного вещателя истин. Именно через образ Хаджекыза реализуется в романе философская концепция автора о возвращении к своим истокам. Хаджекыз, являющийся дедушкой главного героя романа Сэта Мазлокова и его основным воспитателем, — прекрасный знаток адыгских народных песен, героических сказаний, нартского эпоса. Его речь насыщена огромным количеством пословиц, поговорок, знанием народных примет, он великолепный знаток адыгского этикета, и всем своим образом жизни исповедует нравственно-этические нормы поведения в жизни, пропустив их через себя, свое сердце и прочувствовав верность нравственных его постулатов. Эпизоды романа, рисующие картины хачеща, чапща, методы воспитания Хаджекызом своего внука, особые формы общения со старшими, женщинами, гостями, лаконичный рассказ о его женитьбе, являются тому подтверждением. Народный герой по эпической традиции всегда является выразителем интересов народа, его надежд и чаяний. Хаджекыз в этом смысле – душа народа, один из лучших его представителей, живущий в гуще событий, он был участником первой мировой и гражданской войн, при этом во всех жизненных ситуациях свод законов адыгэ хабзэ неизменно остается его незыблемой опорой. Роман Ю. Чуяко «Сказание о Железном Волке» изобилует описанием народных обычаев, традиций, в которых активным участником является Хаджекыз, выполняя функции джегуако. К примеру, описанию таких значимых в эпической традиции ритуалов, как хачещ и чапщ, автор отводит две самостоятельные главы. Примечательно при этом, что Ю. Чуяко стремится донести до читателя не только внешние, художественно-эстетические стороны обрядов и традиций, но и логос этих ритуально-обрядовых особенностей, не теряющих своей актуальности и в наши дни. Известно, что в прошлом хачещ являлся важной частью социокультурного пространства адыгов, он в немалой степени способствовал формированию морально-этических норм общества, здесь проходила инициация молодежи, приобщавшейся к жизни мужского сообщества через рассказы и песни о народных героях, их подвигах и т.д. Хаджекыз Мазлоков устраивает хачещ в честь своего дальнего гостя профессора Оленина из Ленинграда. Ему хочется познакомить профессора как представителя чужой культуры, со всем тем лучшим и прекрасным, что наработала народная мудрость адыгов и так бездумно, легковесно утрачивается в наши дни. Он приглашает самых почетных старцев своего аула, чтобы познакомить их с гостем. «Когда хачещ только начался и гости только что, согласно старшинству, уселись за стол, и дедушка сказал хох (тост, благопожелание) в честь дорогого гостя, все — тоже по старшинству – стали задавать Вильяму Викторовичу вопросы о его здоровье, о самочувствии в наших местах, о тех краях, где он вообще живет» [5, с.83].
Присутствующая молодежь: друзья Сэта, соседи Мазлоковых всячески стараются «вписаться» в требования этикета, выказывают уважение и почитание старшим. Тщательно описывается в романе и ритуал праздничного угощения, особенности пиршественного стола с наличием традиционных национальных блюд: «четлибжь, лищипс, лилибжь, щипс, джормэ», баран целиком и т.д.
Итак, писателю Ю. Чуяко в романе «Сказание о Железном Волке» удалось ярко и художественно убедительно воплотить образ джегуако в органичном синтезе реалистических черт с мифо-эпической традицией.
В романе Нальбия Куека «Вино мертвых», состоящем из семнадцати самостоятельных новелл, присутствует сквозной образ поэта Ляшина, воспроизведенный с еще более выразительными коннотациями адыгской мифо-эпической традиции. Как уже отмечалось выше, этот образ перекликается с именем известного кабардинского джегуако Ляши Агнокова. Образ Ляшина является концептуальным для выражения философской идеи романа и задействован семантике и сюжетике большинства новелл романа. Роман-миф «Вино мертвых» повествует об исторической судьбе адыгов на протяжении всех веков существования на земле через историю рода Хаткоесов. Являясь одним из самых ярких представителей рода Хаткоесов, потомков некогда знаменитых хаттов, Ляшин реализует позитивное начало этого рода. В его образе репрезентируется архетип певца. Он странствует, переходя из аула в аул, выполняя на празднествах функции джегуако, запоминает песни, которые слышит в кунацких, затем переделывает их по своему усмотрению. Он «всегда среди людей, играет свадьбы, сочиняет красивые и добрые слова» [3, с.187]. Ляшин неординарный герой, обладает трансцендентными свойствами, живет в мире звуков, способен воспринимать «светящийся звук» и «звенящий свет». Художественная реализация его образа в романе имеет четко маркированное мифопоэтическое наполнение. Ляшин видит, чувствует и ощущает тот ирреальный мир, который недоступен восприятию обычных героев, он способен растворяться в нем, находить в нем радость, умиротворенность, «неземное наслаждение». Веселый, остроумный народный певец Ляшин проводит большую часть времени в гуще событий, народных гуляний, он часто пребывает в мире снов и сновидений. Вместе с тем образ Ляшина амбивалентен, герою свойственны и частые рефлексии о смысле жизни, о судьбе своего рода, истории адыгов. Многие высказывания Ляшина о жизни, исторической судьбе народа, его содержательные диалоги с другим сквозным героем романа Сэнэфом, продолжающиеся в веках, составляют квинт-эссенцию философской сути романа «Вино мертвых».
Мифопоэтический пласт романа-мифа Н.Кука содержит художественное описание большинства классических народных танцев, которые являлись непременным атрибутом празднеств и свадебных торжеств у адыгов. Известно, что искусство, по Л. Н. Гумилеву, воплощает «вечный идеал» нации, народа, его дух. Искусство есть идеально-образное отражение жизни (то есть – отражение ее в образах и идеях). То, что приняло художественный образ, и выражает «дух нации». Этим искусство объединяет нацию, скрепляет ее корни и соединяет все слои и группы. Культ красоты, чувство прекрасного воспитывалось и поддерживалось через ритуалы и обряды, проводимые среди адыгов на протяжении многих веков.
По Г. Гачеву, танцы являются одним из выразительных элементов культуры, свидетельствующих о характере национального космоса. Адыгские танцы имеют ряд характерных особенностей, являющихся ярким выражением ментальности народа. В одной из новелл романа «Танец Мешвеза» изображается целый «калейдоскоп» адыгских народных танцев, выливающийся в единую песнь, мифопоэтический рассказ «о человеке, сотворенном Богом», о полете его души, обо всем прекрасном, что «приравнивает», приобщает его к вечности.
Примечательно, что автор в новелле повествовательном нарративе стремится в первую очередь не к буквальному воспроизведению хореографического рисунка танца, а к передаче внутреннего состояния танцующих, раскрытию логоса танца как ритуального действия: «Зафак – это очень простая и ясная беседа двух людей, …Зафак свел два сердца, их знакомство может соединить две жизни..»[4, с.262]. «загатлят» — «это летний дождь, босиком топающий по пыльным тропинкам и зеленым травам, … переливы горной речки, берущей свое начало на вершинах гор….» [4, с.263]. А вот мифопоэтическое описание танца исламей: «…Поворачивайся, двигайся, как лань,… разве у тебя нет крыльев, если Всевышний наделил тебя сердцем? Так поверь ему и расправь руки, и ты познаешь и высоту небес, и пределы земли… ты проносишься сквозь мерцающее колыханье прохладных живых облаков и гор; ты видишь, как вслед тебе рассыпаются в золоте и серебре неумирающие росы… И разве есть что-то радостнее, чем чувствовать, что ты – часть этого мира, ты все видишь и понимаешь, ты веришь всему, и мир тоже принимает тебя как свою частицу» [4, с. 265].
Так мифопоэтический рассказ о танце двух молодых людей – Мешвеза и девушки Гупсэ выливается в романе Н. Куека в некое ритуальное действие космического масштаба: «…на этом малом пространстве, всего в два шага, лежавшем между ними, уместились все просторы…. этот круг стал центром необозримых пространств, глядящих на танцующих людей… Вечность стояла между двумя сердцами и смотрела на них бесстрашными глазами бессмертия» [4,с.271]. Все прекрасное, созданное человеком, по мысли автора, не канет в Лету, оно непременно приобщается к Небу, вечности, вдохновенный танец молодых людей в данном контексте становится символом со-творчества, со-трудничества с Всевышним, Творцом.
Ритуал танца нашел весьма своеобразное отображение и в постмодернистском романе Дж. Кошубаева «Абраг». В одном из центральных эпизодов романа, посвященных художественной ретроспекции во времена нартов, описывается состязание в искусстве танца двух самых известных героев эпоса — Сосруко и Бадыноко. Когда в поисках достойного соперника «вооруженный до зубов Бадыноко на своем взмыленном Бзэже» появился на нартхасэ, то первое, что сделал Сосруко, было связано не с демонстрацией силы, воинской доблести, а с искусством танцевать: «он вскочил на трехногий столик, уставленный яствами, и принялся танцевать на носках пальцев….Закончив танец и не пролив ни капли, не уронив ни крошки со стола, он соскочил на землю. Бадыноко повторил то же самое. Тогда сын Сатаней сплясал на лезвии меча, но и для Бадыноко это оказалось посильной задачей.
-И все? – усмехнулся Бадыноко, втыкая меч рукояткой в землю. Он сделал знак музыкантам, те заиграли, и гость пустился в пляс на острие своего оружия. Закончив выступление, он презрительно обвел всех взглядом и заявил:
-Нет, среди вас нет мне настоящего спутника и соратника» [3, с.165].
Как явствует из приведенного отрывка, для эпических героев владение эстетическими качествами, в частности, искусством танца, является не менее престижным и значимым, чем владение воинскими качествами. «Игрище –все равно что битва»,- вполне уместно замечает Б. Бгажноков, — есть не только чисто внешняя, но и внутренняя связь между игрищем и воинственным бытом некоторых народов. У народов Кавказа, например, жажда прослыть храбрецом, ловким наездником – выражение игрового сознания. И отсюда четко расписанная философия традиционного черкесского удальства» [2, с.155].
В романе Ю. Чуяко «Сказании о Железном Волке» есть весьма любопытный эпизод, повествующий о том, как адыги в числе советских солдат, бравших Берлин в 1945 году, танцевали на площади перед рейхстагом исламей, самый «огненный» и быстрый адыгейский танец. Описание танца в контексте романа приобретае соответствующие данной ситуации коннотации и краски, символизируя торжество духа народа, одержавшего победу над фашизмом в жесточайшей кровопролитной войне.
Таким образом, проведенный анализ позволяет заключить, что в романах современных адыгских авторов образ джегуако и связанные с ним ритуалистические обряды игрищ, танцев, молодежных состязаний по-прежнему актуальны, востребованы. Они занимают значительное место повествовательном нарративе, трансформируясь в емкий и выразительный лиро-эпический дискурс об уникальной культуре адыгов, их мировидении и мировосприятии, способствуя воссозданию яркой и самобытной национальной картины мира.
Список литературы
- Адыгов, Т. Щит Тибарда / Т.Адыгов. — М.: Современник.-1982.-192с.
- Бгажноков, Б.Х. Основания гуманистической этнологии / Б.Бгажноков. — М., 2003.- 365с.
- Кошубаев Д. П.Абраг / Д.П.Кошубаев. – Нальчик: Эльбрус, 2004. – 192с.
- Куек, Н.Ю. Вино мертвых / Н.Куек .- Майкоп, 2002.-296с.
- Чуяко, Ю.Г. Сказание о Железном Волке / Ю.Чуяко.- Майкоп, 1993-384с.
